Его беспокоило, что люди, которые придут поутру, чтобы отключить сигнализацию, могут обнаружить маленькую пломбу из жевательной резинки. Если ее заметят после отключения, ничего страшного, а вот если резинку отдерут, пока система будет еще задействована, четыре вспышки света скажут этим людям все, что им следует знать, и тогда разверзнется ад. Нед разминал жвачку ключом, разглаживал ее, пока она не слилась с поверхностью блока. Света у него только и было что от зеленого индикатора, но Нед давил и мял резинку, пока та не стала практически незаметной.
Убедившись наконец, что все выглядит нормально, он сунул ключ в рот и беззвучно направился к дверям больничного крыла.
Бэйб был мертв, а он, Нед, вот уже больше двадцати лет не чувствовал себя настолько живым. Кровь пела в ушах, сердце ухало и бухало в груди, как механизм с ременным приводом, каждая жилочка тела содрогалась под напором энергии. Нед знал – что бы с ним теперь ни случилось, он никогда не пожалеет о том, что смог вернуть себя в состояние столь напряженного возбуждения. Если из следующей двери выскочит доктор Малло со всем своим штатом, если Рольф прижмет его, Неда, к стене и снова сломает ему плечо, если у него навсегда отнимут все привилегии, все книги, все бумаги, если его снова подсадят на рацион из хлорпромазина и электрошока, все равно этот короткий всплеск подлинной жизни был делом стоящим.
Доктор Малло со всем его штатом из следующей двери не выскочил. Следующая дверь вела в палату, смежную с той, в которой умер Бэйб, само же больничное крыло оставалось безмолвным, будто могилы, которые оно обслуживало. Нед взялся за дверную ручку, повернул. Если он промахнулся с блоком сигнализации, сейчас он об этом узнает. Дверь отворилась. Колокола не зазвонили, сирены не завыли. Все было тихо. Нед закрыл за собой дверь и нашарил выключатель.
Он оказался в кладовке, вдоль стен тянулись полки с медикаментами. В середине комнаты возвышался на козлах стол, на котором стоял упаковочный ящик футов в семь длиной и около трех шириной, к торцам его были приделаны ручки из толстой веревки. Нед подошел к столу, положил ладони на крышку ящика.
– Привет, Бэйб, – прошептал он. – Пока все идет хорошо.
Он опустил пакет на пол, огляделся. Чайная ложка так и оставалась зажатой в левой руке, но Нед надеялся найти что-нибудь попрочнее. Поискав на полках, он не обнаружил ничего, что могло бы ему помочь. И уже почти сдался, как вдруг заметил краешек стоявшего прямо под столом синего железного короба с инструментами.
Вооружась стамеской с массивной ручкой, Нед начал вскрывать ящик, стараясь не погнуть ни одного гвоздя. Вся работа заняла пятнадцать минут и к тому времени, когда Нед снял крышку и положил ее на пол, он обливался потом.
В ящике лежало укрытое белой простыней тело Бэйба. Нед сглотнул, содрал простыню и отбросил ее в сторону. И чуть не вскрикнул от потрясения.
Бэйб улыбался. То была улыбка, которую Нед за последние десять лет успел полюбить. Озорная улыбка причастности к тайне, воодушевления и удовольствия, всегда предшествовавшая новому уроку в новой области знания.
«Подожди, пока не познакомишься с Джойсом, старина!»
«А на следующей неделе Фарадей и магниты – готовься, тебя ждут сюрпризы!» «Завтра, Нед, мальчик мой, битва при Лепанто!»
«Вагнер. Рихард Вагнер! Уж если он влез тебе в душу, обратно не вылезет».
«Атака Маршалла. Дебют не для слабонервных».
«Давай скажем „хайль!“ герру Шопенгауэру, хорошо?»
«Русские глаголы, обозначающие движение. От них с ума можно сойти».
Нед наклонился, погладил Бэйба по бороде.
– Ну что, поехали, – прошептал он.
Нед предполагал, что тело окажется тяжелым, и весь этот вечер обдумывал, как ему вытащить Бэйба из ящика. Он представлял, как просунет руки под мышки и, напрягая все силы, будет тянуть тело, пока оно не повиснет у него лицом вниз на плече. Чего Нед не мог предвидеть, так это насколько велика будет нагрузка, которая ляжет на его поврежденные плечи. Подтягивая мертвое тело Бэйба, он чувствовал, как знакомо скрежещет левый плечевой сустав. Вот уже лет семь или восемь ему удавалось избегать вывихов плеч, и хоть он отлично знал теперь, как вправлять их обратно, сегодня обратиться в калеку позволить себе не мог. И потому решил нагрузить правое плечо вместо левого. Сделав девять-десять глубоких вдохов, Нед потянул на себя тело.
Пошатываясь, он взвалил Бэйба на плечи и опустился на пол; пот катил по его лицу, правое плечо обжигала боль. Тело Бэйба свалилось на пол, глухо стукнувшись об него головой, – хрустнув, точно сухой сучок, сломалась шея.
Нед нетвердо поднялся на ноги и осторожно вытянул руки в стороны. Правое плечо негромко щелкнуло, но в суставной сумке удержалось. Нед выровнял дыхание и теперь ждал, когда перестанут дрожать руки и ноги. Еще раз потянувшись и набрав в легкие воздух, он выключил свет, открыл дверь и прислушался. И, убедившись, что тишину ночи нарушают лишь удары его сердца, наклонился и подхватил тело Бэйба под мышки.
Нед медленно тянул тело по коридору больничного крыла, пока не добрался до блока сигнализации. Из радиоприемника за углом лилась музыка. Он узнал григовскую «Смерть Озе» и инстинктивно опустил глаза на Бэйба, словно намереваясь поделиться с ним шуткой. Он заволок тело за угол, уложил лицом вниз, потом, опустившись у ног Бэйба на корточки, стал подталкивать старика по полу, к комнате персонала. Если Пауль выйдет, чтобы помочиться еще раз, то волей-неволей споткнется о труп, и все будет кончено. Пригнувшись пониже, но так, чтобы оставалась возможность подталкивать Бэйба, упираясь в его ступни, Нед снова налег на них. Теперь он находился прямо под окном комнаты и толкал все торопливее, молясь, чтобы по радио зазвучала музыка погромче и побарабаннее. Если уж предстоят похороны, то почему не передать «Смерть Зигфрида», «Dies Irae»